Он улыбается.
Не помню, как оказываюсь рядом с ним.
Обнимаю его — мы обнимаем, я, Вэн, Алесь, Амунэгэ, Гэмли, женщина-пилот — кто-то ещё тянет руки — рядом со мной оказывается смутно знакомый парень, которого не узнать из-за страшных ожогов, закрытых коллоидной плёнкой — рядом со мной пилоты Армады, палеонтолог Нихэй с Северо-Запада, Шуйа откуда-то с юга, Борис с рассечённой щекой, без очков, Ултрэ с Атолла, плачущая Соня…
Я шепчу, не уверенный, что Вадим слышит:
— Судьба за нас, как хорошо, что ты живой. Ты прилетел — всё наладится…
Вадим слышит, он вздыхает и улыбается:
— Конечно, наладится. Уже соскучились? Всё, всё, ужас кончился, тюленята… и к нам, людям, Венечка, это тоже относится. Алесь, всё уже хорошо, успокойся…
Не кончился. Не хорошо. Но пусть он это говорит. От его слов ледяной коготь в душе становится менее острым.
Ксеномедик с Эльбы — Сэру из Рюэ — жестом приказывает её пропустить:
— Вадиму необходимо лечь. Ему вообще нельзя было вставать. Я не смею приказывать Старшему, а он пользуется этим. Кто из богов, духов и людей ему объяснит, как ценна его жизнь?
— Мы здесь хорошо оснащены, сестра, — говорит маленькая Эцу, ксеномедик с Серебряного. — Вадим, пожалуйста, иди за мной. Люди, помогите…
— От целителей спасу нет, — улыбается Вадим. Кажется, я чувствую его боль. — В модуле настоящие раненые, а вы…
— Не спорь, Гудвин, — ухмыляется Вэн, они с Алесем и Борис поднимают его и осторожно несут к нашему госпиталю.
Толпа расступается.
Я иду за ними, а за мной спускаются братья и сёстры с Эльбы, их встречают дети — и в этот момент я вообще забываю о ледяном когте. Я верю, что ужас кончился.
Даже видя слепого пилота, с повязкой, закрывающей его глаза, я верю. Верю, что «Барракуда» вернёт ему зрение, заменит сердце Вадима волшебным, из стали и синего огня Хэталь — верю в будущий город на Медузьем полуострове, верю в светлые глупости.
Вижу бельков на руках наших бойцов — и верю.
Не думаю об огне с неба.
* * *
Мы сидим в довольно тесном холле сборного домика. Мы — это те, кто заменяет ушедших в Океан Старших Шеда: моя драгоценная сестра Гэмли, Амунэгэ с Атолла, из Хоргу, Хэлга с юга — из Дрэ, он сказал, но я не знаю, где это… доктор Сэру, доктор Эцу, Дога из Глэты, Тари с островка Тэку-Лацу, Антэ с Лэнгой из Хыро и Хао из Хыро через какой-то крохотный остров. И я. А с нами — люди, которых мы считаем Старшими, и люди, которых мы считаем просто родными.
А на шкуре в центре холла, на коленях, в совершенно правильной позе, которую разумные гуманоидные существа, кажется, принимают инстинктивно, сидит человек Дмитрий, не знаю, откуда. Хочется сказать, Дмитрий с Эльбы: Эльба заменила ему душу, как бельку.
Не очень понятно, на что.
Мы, те, кто не был на Эльбе, уже знаем: это он вёл вездеход, на котором должны были уехать с базы люди. С нашей точки зрения, Дмитрий был с теми, кто убил сорок людей. С нашей точки зрения, Дмитрий должен рассказать о том, что толкнуло его — чтобы никто не вздумал когда-нибудь поддаться такому же порыву — а потом уйти в Океан. Сам.
С точки зрения людей — всё сложнее.
Мы не спорим. Мы готовы слушать.
Я до сих пор не был знаком с Дмитрием. Он молод. Его лицо черно, сожжено яростным солнцем Эльбы. Глаза как у птенца галечницы, на которого пикирует рыболов.
Вэн говорит:
— Как жаль, что ты не комконовец и не этнограф. Волонтёрам не вживляли чипы, а напрасно.
— Я врать не собираюсь, — говорит Дмитрий. Сглатывает. — А чипы… у Эда и Олега были чипы, если что. Тела же нашли, в общем. И есть обработанные данные.
— Просто расскажи то, что рассказал мне, — говорит Вадим. — Не волнуйся. В конечном счёте, ты всё сделал правильно, информацию добыл интересную, с нами связался вовремя — а чего-то ещё от тебя тяжело требовать, Дима. Я знаю, дружок, что у тебя достаточной подготовки не было.
— Да, — говорит Дмитрий. — Я был оператором систем жизнеобеспечения на одном из комконовских транспортников. Ксеносов тогда видел… ну, видел. Но и только. Не общался, в общем. А пошёл в волонтёры после… скажем, после разных там вещей… — поднимает голову, встречается со мной взглядом, говорит именно мне. — Когда увидел, как Оборона зачищала территорию… на Океане Третьем. Мы гуманитарку привезли, а там вот это вот всё…
— Ты не о том, — прерывает Борис. — Ты ведь был за рулём вездехода, так начни с этого.
Дмитрий снова вздыхает, сглатывает, меняет позу. Ему плохо, неловко, страшно внутри собственного тела, оно мешает.
— Ага, — говорит он. — Я был за рулём. Ждал, когда ребята кончат грузить воду. Сидел и это… психовал, дёргался… представлял, что, может, сейчас уже, к нам на голову… И тут Лида открыла кабину и села рядом. Вся мокрая от пота, взвинченная и какая-то не такая. Я говорю: иди помоги Сэру и Ларе, а она так посмотрела…
— А Эд? — спросил Борис.
— Открыл дверь, будто хотел что-то сказать. А потом — раз! — и держит пистолет у моей головы. Ткнул ствол в висок. Не бластер, а пистолет с пулями, холодный металл.
Говорит и смотрит на Вэна, на меня, на Бориса. И на Вадима — по-другому. На нас — как на опасное. На Вадима — как на Старшего. С надеждой.
— Интересно, — говорит Вэн, — почему он не вышвырнул тебя из кабины.
— По-моему, решил не рисковать, — говорит Дмитрий. — К вездеходу шли же другие. А вдруг бы я начал сопротивляться? Он бы время потерял, его бы остановили. Рашид или кто-нибудь из шедми… А так он ткнул меня стволом и рявкнул: «Гони!» И я газанул — рефлекторно просто.
Я думаю: испугался Эда? Пистолета? Смерти? Общего безумия ситуации?
Меня бы перепугало последнее.
Ты считаешь его братом. Он утыкает тебе в голову ствол пистолета. И ты беззащитен, а в душе — ледяной коготь. Если выживешь — коготь останется навсегда.
Человеческая ситуация. Сродни другой, с Андреем.
Или другой — с Виком Томилиным, Виктором из Москвы. Который учил Хтиаду из Че ловить маленьких речных рыб «удочкой», рассказывал истории, пил с ним грибной отвар, от которого заговаривался и хохотал… а однажды подошёл и выстрелил Хтиаде в лоб.
Особая ложь. Из-за того, что мы не можем этого понять, люди говорят о нас «тупые тюлени». При жесточайшей вражде уметь лгать так — очень выгодно.
Мы не умеем, оттого проигрываем.
Я отвлёкся.
— А Олег? — спрашивает Вэн.
— Олег… я не понял, — говорит Дмитрий. — То ли он с самого начала был в багажнике, то ли запрыгнул на ходу. Я не видел. Эд держал меня на прицеле и торопил. Там старая дорога, вернее, просто колея раскатанная — от вездеходов геологоразведки… я гнал под сто — сто двадцать примерно… а потом начался ещё один старый карьер, дорогу там занёс песок. И я сильно снизил скорость. Вот тогда Олег и постучал в крышу кабины… ну, мы не знали, что это Олег. Когда услышали этот стук, у Эда лицо стало, будто он привидение увидел. Наверное, и у меня. А Лида закричала: «Что это? Что это?»
Дмитрий умолкает. Вадим кивает ему: продолжай, продолжай. Дмитрий сглатывает, водит взглядом по полу, поднимает его выше наших лиц. Жмурится. Рассказывает дальше:
— Эд приказал мне, чтоб я остановил… я остановил тут же. Мне немного легче стало, я подумал, что сейчас вся эта дичь как-нибудь кончится. Эд сунул пистолет под ремень, прикрыл рубахой и вышел из вездехода. Я услышал, как Олег ему говорит: «Успокоился, старик?» Весело так говорит, знаете… беззлобно, по-дружески.
Вера, которая пишет его рассказ на видео, содрогается. Но все молчат.
Дмитрий щиплет искусственный ворс ковра.
— Эд как-то… то ли кашлянул, то ли рассмеялся, — продолжает он. — И сказал: «Ну ты даёшь, контактёр! Ты как туда попал-то?» А Олег: «Воду грузил. Как раз принёс бутыль, когда вы рванули. Нервы сдали, Эд? Я понимаю, но надо возвращаться, старик. Жить все хотят, а время идёт».
Дмитрий вздыхает и всхлипывает. Алесь трёт висок, будто там болит:
— Комконовская выдержка у Олега… он ведь не мог не понимать.
